Молитва св. Ефрема Сирина

Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия
не даждь ми.
Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему.
Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего,
яко благословен еси во веки веков. Аминь.

Боже, очисти мя грешнаго.

 

НЕДЕЛИ И СЕДМИЦЫ ВЕЛИКОГО ПОСТА

• Неделя 1-ая Великого поста. Торжество православия
• Неделя 2-ая Великого поста. Святителя Григория Паламы
• Неделя 3-я Великого поста. Крестопоклонная
• Неделя 4-я Великого поста. Прп. Иоанна Лествичника
• Неделя 5-я Великого поста. Преподобной Марии Египетской
• Неделя 6-я Великого поста. Вход Господень в Иерусалим
• Лазарева Суббота. Воскрешение праведного Лазаря.
• Страстная седмица (последняя неделя перед Пасхой)

Неделя — принятое в церковном календаре название воскресного дня. Первая седмица Великого поста отличается особенною строгостью, а вместе с тем и Богослужение особенной продолжительностью. В первые четыре дня, (понедельник, вторник, среда и четверг) на Великом поверии читается канон      св. Андрея Критского с припевами к стиху: «Помилуй меня, Боже, помилуй меня». В пятницу первой седмицы Великого поста на Литургии после заамвонной молитвы происходит освящение «колива» т. е. Отваренной пшеницы с медом, в память св. великомученика Феодора Тирона, оказавшего благотворную помощь христианам для сохранения поста. Византийский император, Юлиан Отступник, в 362 году приказал в г. Антиоксии тайно окропить кровью идоложертвенных животных все съестные припасы. Но св. великомученик Феодор Тирон, сожженный в 306 году за исповедование Христовой Веры, явился в сновидении антиохийскому епископу Евдоксию, открыл ему тайное распоряжение Юлиана и повелел в течение всей недели ничего не покупать на рынке, а питаться коливом.

В первое воскресенье (Неделю) Великого поста совершается так называемое «торжество православия», установленное при царице Феодоре в 842 году в память восстановления почитания икон. В конце Литургии священнослужители совершают молебенное пение на середине храма перед иконами Спасителя и Божьей Матери, молясь Господу об утверждении в вере православных христиан и обращение на путь истинный всех отступивших от Церкви. Дьякон затем громко читает Символ веры и произносит анафему, т. е. объявляет об отделении от Церкви всех, кто осмеливается искажать истины православной веры, и «вечную память» всем скончавшимся защитникам веры православной, а «многая лета» — живущим.

Во второе воскресенье Великого поста совершается память св. Григория Паламы, жившего в 14 веке. Согласно с православной верой он учил, что за подвиг поста и молитвы Господь озаряет верующих благодатным Своим светом, каким сиял Господь на Фаворе. По той причине, что св. Григорий раскрыл учение о силе поста и молитвы и установлено совершать его память во второе воскресенье Великого поста.

В третье воскресенье Великого поста за Всенощной выносится после Великого славословия Св. Крест и предлагается для поклонения верующим. При поклонении Кресту Церковь поет: Кресту Твоему покланяемся, Владыко, и святое воскресение Твое славим. Эта песня поется и на Литургии вместо трисвятого. Церковь выставляет в середине Четыредесятницы верующим Крест для того, чтобы напоминанием о страданиях и смерти Господней воодушевить и укрепить постящихся к продолжению подвига поста. Св. Крест остается для поклонения в течение недели до пятницы, когда он после часов, перед Литургией вносится обратно в алтарь. Поэтому третье воскресенье и четвертая седмица Великого поста называются «крестопоклонными».

В четвертое воскресенье вспоминается Св. Иоанн Лествичник, написавший сочинение, в котором показал лествицу или порядок добрых деяний, приводящих нас к Престолу Божию. В четверг на пятой неделе (обычно в среду вечером) совершается так называемое «стояние Св. Марии Египетской». Жизнь Св. Марии Египетской,  великой грешницы, должна служить для всех примером истинного покаяния и убеждать всех в неизреченном милосердии Божьем. В этот день читается житие Св. Марии Египетской и канон св. Андрея Критского, тот самый, который читается в первые четыре дня Великого поста. В субботу на пятой неделе совершается «Похвала Пресвятой Богородице». Читается великий акафист Богородице. Эта служба установлена в Греции в благодарность Богородице за неоднократное избавление Ею Царьграда от врагов. У нас акафист «Похвала Богородице» совершается для утверждения верующих в надежде на Небесную Заступницу, Которая избавляя от врагов видимых, тем более готова помочь в борьбе с врагами невидимыми.

В пятое воскресенье Великого Поста совершается последование преподобной Марии Египетской. Церковь дает в лице преподобной Марии Египетской, образец истинного покаяния и, для ободрения духовно-трузвдающихся, показывает на ней пример неизреченного милосердия Божия к кающимся грешникам. Шестая седмица посвящена приготовлению постящихся к достойной встрече Господа с ветвями добродетелей и к воспоминанию страстей Господних.

В субботу на 6-ой неделе на Утрени и Литургии вспоминается воскрешение Иисусом Христом Лазаря. На утрени в этот день поются воскресные «тропари по Непорочных» : «Благословен еси Господи, научи меня оправданием Твоим», а на Литургии вместо «Святый Боже» поется «Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся. Аллилуйя».

Шестое воскресенье Великого Поста есть великий двунадесятый праздник, в который празднуется торжественный вход Господень в Иерусалим на вольные страдания. Этот иначе называется Вербным воскресением. Неделею Вайи и Цветоносною, На Всенощной после прочтения Евангелия не поется «Воскресение Христово»…, а читается непосредственно 50-ый псалом, и освящаются молитвой и окроплением святой воды, распускающиеся ветви вербы (вайа) или других растений. Освященные ветви раздаются молящимся, с которыми, при зажженных свечах верующие стоят до конца службы, знаменуя победу жизни над смертью (воскресение).

  УСЛОВИЯ ДЛЯ СОВЕРШЕННОЙ МОЛИТВЫ

Великий пост – самое прекрасное время в жизни христианина, время, когда мы в особенности прилежим важнейшим в нашей жизни деланиям: покаянию, очищению сердца, молитве.
О том, как провести Великий пост с духовной пользой, каковы условия для совершенной молитвы, рассказывает в своей беседе митрополит Афанасий Лимасольский.

Прежде всего хочу сказать, что молитва – это естественное служение человека. То есть когда человек молится, тогда он на самом деле действует естественно, соответственно тому, каким Бог его создал, соответственно своей природе. Для человека естественно быть обращенным к Богу, находиться в общении с Ним. Это состояние прервалось после грехопадения, и ум человека уже с легкостью рассеивается, не стоит на месте, поскольку прилепляется к определенным предметам. Ум человека убежал от Бога и обратился к чувственным вещам, будь то так называемые материальные предметы или страсти, наслаждения, грехи. Следовательно, одно из основных условий для молитвы – достижение человеком, насколько это возможно, свободы от своих страстей.

Сейчас мы проходим период поста. Телесный пост является одним из важных условий для молитвы. Отцы говорят, что когда человек постится, то даже его кровь (конечно, они говорят это, не будучи ни гематологами, ни биологами, ни еще какими-то учеными) каким-то образом утончается, что очень помогает ему в молитве. То есть когда человек хочет жить духовной жизнью, одно из первых дел, какие ему следует совершить – это начать поститься. И самый легкий вид поста – это воздержание от еды.

Однако нечто большее, чем этот пост, есть пост духовный, воздержание ума, то есть когда человек начинает отсекать все ненужные вещи, какие он собирает вокруг себя ежедневно. Как говорил старец Паисий, нужно перестать собирать мусор в наш ум. Ведь если человек целый день чем-то себя наполняет из того, что его окружает; если ум его узнаёт что-то новое, бывает занят множеством разных дел; если человек непрестанно говорит; если ум его принимает в себя множество образов, фантазий, изучает то, что его не касается, не является его делом, не приносит ему пользы, – тогда все эти ненужные дела, весь этот мусор станет препятствием для человека, когда он пойдет молиться.

Молитва требует создания определенных условий. Она не есть нечто, совершаемое просто так – здесь и сейчас; не будет так, чтобы мы нажали кнопку – и тотчас внутри нас начала совершаться молитва. Чтобы человек мог помолиться, необходимы определенные условия внутри него самого. Надо духовно трудиться, чтобы молитва дала результат. Ведь молитва есть итог всех духовных деланий, какие мы совершаем.

Телесный и духовный пост взаимосвязаны. Пост телесный отлепляет ум человека от вещественной пищи, очищает человека телесно. Он приводит и к тому, о чем говорится в тропаре: «Постимся братья, не только телесно, но и духовно». Постится язык, постятся глаза, постятся чувства – всё у нас в воздержании. Человек при посте телесном ест то, что ему необходимо, что дает ему силы жить и работать, но отсекает всё, что является излишним, неполезным, что не имеет прямого отношения к его жизни. Подобное происходит и с постом наших чувств: всё излишнее отсекается, остается лишь существенно нужное. Святые отцы говорят, что когда человек ведет внимательную жизнь, то́ внимание, которое он имеет днем, содействует освящению, которое человек получает ночью[i]. Итак, когда мы внимаем себе днем, с тем чтобы не собрать в наш ум множество вещей, тогда ум каким-то образом сберегает в себе эту силу внимания, эту, скажем так, направленность, и передает ее молитве. Мы не можем, например, после шумной ночи, когда мы предавались развлечениям: распевали песни, пили, танцевали – после всего этого сразу приступить к молитве. Ум наш не может собраться, это ему трудно.

Мудрость заключается именно в том, чтобы человек ограничивал себя, – не в том смысле, чтобы он отсекал всё, чем должен заниматься, живя в миру. Понятно, что мы имеем определенные обязанности, поскольку живем в обществе, поскольку многое наполняет семейную жизнь. И мы должны исполнять эти обязанности, но всё это не должно выходить за рамки, должно совершаться в меру, в пределах необходимого. Например, я иду куда-то, потому что это необходимо по моим обязанностям, ради моей семьи, детей, супруги и т. д., но всё это имеет меру. И куда бы я ни пошел, я сохраняю внимание, я внимателен, мой ум обращен на молитву. Когда я исполняю дела необходимые, они не являются большим препятствием в моей молитве, в этом случае человек легко возвращает к себе свой ум. Действительное же препятствие возникает тогда, когда человек занимается, по сути, бесполезными вещами, исполнять которые нет необходимости, тем более если эти занятия связаны с нарушением Божией заповеди. Таким образом, молитва – это не психосоматический метод, такой как, например, йога; молитва – это не какое-то размышление, но это – синергия человеческой воли и благодати Святого Духа. Обязательно должна соприсутствовать, содействовать благодать Святого Духа, и если она присутствует, то это означает, что человек живет по духу заповедей Божиих.

Мы не можем молиться, или, по крайней мере, встречаем препятствие, если сознательно нарушаем заповеди Божии. Мы на собственном опыте видим, что лишь только приходим на молитву, тотчас наша совесть выражает протест, встает перед нами и, как высокая стена, не позволяет нам ощутить, встретить Святой Дух Божий. Она протестует: в чем-то мы преступили заповедь, в чем-то вольно или невольно не были внимательны, и, чтобы обратиться, с нашей стороны требуется подвиг покаяния.

Люди, которые в строгости, в борьбе и молитве проводили свою жизнь, на личном опыте вкусили, насколько трудное дело для человека – молиться, как говорится в чинопоследовании Литургии, со дерзновением, неосужденно. Призывать Небесного нашего Отца со дерзновением, неосужденно. Я знал современных святых старцев, которые только из-за одного сказанного ими слова подвизались целыми месяцами, чтобы вернуть дух молитвы. Вспоминаю, как однажды мне рассказал один старец (сейчас он уже почил), как кто-то его спросил о его духовном отце, который по характеру был очень тяжелым человеком: «Как поживает Геронда, хорошо?» А он ответил с некоторым недовольством: «Да что ему сделается? Э-э… хорошо поживает». И вот этот недовольный тон, допущенное при этом мысленное осуждение старца, то, что он представил его как бы не в очень хорошем свете – всё это стало причиной того, что благодать оставила его на целые месяцы, он не мог молиться. Он шел молиться и чувствовал перед собой словно стену, которая препятствовала приблизиться к нему Духу Божию. И ему пришлось со многими слезами, со многими поклонами подвизаться в том, чтобы покаяться перед Богом и таким образом мало-помалу загладить свой грех и обрести свое прежнее молитвенное состояние.

Неоспоримый факт: одно слово, один взгляд, одно движение нашей души способно изгнать из нас дух молитвы. Почему? Потому, что Бог хочет нас научить тому, что молитва – это результат всех остальных духовных деланий, какие мы имеем. Она – плод благодати, а благодать пребывает в человеке только благодаря хранению заповедей Божиих. Бог не действует там, где преступают Его заповеди. Так происходит не потому, что Бог неким эгоистичным образом уходит оттуда, где преступают Его заповедь, но потому, что это преступление свидетельствует о том, что наше существо получает рану, обрывается нить нашего общения с Богом, и мы сами добровольно оказываемся теми, кто ломает приемник, улавливающий волны Божественных энергий и благодати.

Как человек встречает препятствия в молитве от тех занятий, которые противоречат воле Божией, так он может и помочь себе теми духовными деланиями, которые угодны Богу. Например, когда мы даем милостыню вещами или деньгами или оказываем поддержку нашим братьям добрым словом в их немощи, скорби и беде – одним словом, какую бы милостыню мы не совершали, какую бы любовь не являли в отношении другого человека, результатом этого будет (и тому есть свидетельства) то, что мы получаем энергию благодати, которая необыкновенно помогает нам в молитве.

Также случается и противоположное: если мы отказываем в помощи нашему брату, результат этого – немедленное прекращение молитвы. Невозможно никогда, чтобы мы, отказав другому человеку в помощи, могли молиться. Это опыт жизни, и я думаю, все мы его имеем. Отцы, исходя из большого личного опыта, шли на большие жертвы, только бы не потерять действия Божественной благодати из-за того, что они отказались дать кому-то ту или иную вещь. И много раз Бог дозволял, чтобы были испытаны люди Божии, Его служители, чтобы обнаружилось, действительно ли они соблюдут эту Божию заповедь. У меня на памяти множество примеров, когда ясно было видно, что по человеческой логике заповедь можно было бы исполнить с меньшей для себя жертвой. И, однако, когда человек следовал человеческой логике, происходило то, что Бог покидал человека, и тот не мог ничего сделать.

Помню, когда я был в Новом Скиту, там был один старчик, отец Элпидий, киприот, брат священномученика Филумена, святой человек. Он жил с нами, и мы ухаживали за ним в его старости. Отец Элпидий был человеком великой молитвы. Когда я пришел в нашу общину в Новом Скиту, мы жили в ужасной нищете, не имели совсем ничего, часто даже еды. Этот старчик, поскольку раньше, до прихода на Святую Гору, некоторое время работал в Красном Кресте, каждый месяц получал маленькую пенсию. И вот на эту крошечную пенсию жил и он, и вся наша община, а нас было много. Часто к нам заходили разные просители милостыни (по Святой Горе ходит много таких людей). Старец всегда подавал всем. Никогда не было такого, чтобы кто-то приходил, а отец Элпидий ему не подавал хоть сколько-то. Конечно же, многие из тех, которые просили денег, не имели особой нужды: просить – это просто была их профессия. Пришел как-то один такой и говорит: «Геронда, дай мне тысячу драхм». Учтите, что в тот 1982-й год, когда это происходило, тысяча драхм для Святой Горы была целым событием, значительной суммой. Конечно же, мы, младшие, внимательно следили за старцем, боясь, что он раздаст все деньги, и тогда не сможем прожить ни он, ни мы. И вот я стоял неподалеку и говорю этому просителю: «Никакой тысячи драхм». Мы знали про этого человека, что он был обманщик: он так бродил и попрошайничеством занимался как профессией. И вот я говорю старцу: «Нет, не давай ему тысячу драхм. У него есть деньги, это его профессия – просить, его работа. А у нас здесь такая нужда! Дай ему поменьше, дай ему пятьсот драхм». «Ну хорошо, пусть будет пятьсот» – ответил старец, он был очень простым. Отец Элпидий взял пятьсот драхм, отдал их мнимому нищему и тот ушел. После вечерни мы увидели, что старец очень расстроен, места себе не находит. Он сказал мне, что чувствует, что сегодня он не вместе с Богом. Но что же он такого сделал? Он сказал, что сегодня приходил проситель милостыни и попросил тысячу, а мы не дали ему. «Как не дали, Геронда, мы дали ему! Мы дали ему пятьсот драхм! Больше мы не могли. Больше у нас нет. Сколько могли, столько дали», – сказал я. «Нет, – ответил он, – пойди и отыщи его, дай ему остальные пятьсот, я не могу молиться. Я потерял молитву. Ее нет у меня». Мы взяли пятьсот драхм, пошли по монастырям, нашли того монаха и отдали ему деньги, которые он просил. Не потому что мы были его должниками или имели перед ним какую-то обязанность. Итак, вы видите, что у духовных людей иные мерки.

Подумайте об этом, подумайте: невозможно молиться, когда мы нарушаем заповедь Божию, а в особенности, когда оставляем заповедь о любви. Мы же не только ее не соблюдаем, но по большей части имеем в сердце ненависть, вражду и злобу. Между тем другие грехи – более грубые, материальные и, наверное, скажем так, более тяжкие – могут оказаться гораздо меньшим препятствием для нашей молитвы. Даже в том случае, когда совершен плотской грех, если человек смиряет себя перед Богом и стоит перед Ним как уязвленный и израненный, его молитва может быть услышана. Но когда мы нарушаем заповедь о любви, то этого препятствия нам преодолеть невозможно. Я думаю, что в этом отношении Бог не допускает компромиссов, ведь Он Сам сказал: «Если ты пойдешь к жертвеннику принести дар твой и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь дар твой, пойди примирись с братом и тогда возвращайся». Христос не сказал: если ты придешь принести дар (то есть придешь помолиться), и будешь иметь плотской грех, будешь иметь какой-то иной грех, то пойди сначала и разберись с этим, а потом приди… Нет, Он этого не сказал. Он говорил о любви, и о любви определенного рода, о любви к брату. И из опыта отцов мы знаем, что есть нечто, чего Бог никогда не допускал. Он никогда не допускал помогать в молитве человеку, который в своем сердце имеет какую-либо страсть против другого человека. И более того, если говорить точнее, Бог не будет нам помогать в молитве, если другой человек имеет что-то против нас. Именно об этом говорит здесь Евангелие. Оно не говорит: «Если ты имеешь нечто против твоего брата, уладь это с ним», но: «Если вспомнишь, что брат твой имеет нечто против тебя», и это означает, что если у нашего брата на душе тяжело из-за нас, если он огорчен на нас и обиделся, тогда мы не можем молиться.

Конечно, вы скажете: «Отец, что нам делать? Есть люди, которые нас не любят, которым мешает даже наше присутствие. Как нам поступить?» Да, это проблема. Апостол говорит: Братья, если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми (Рим. 12, 18). Мы будем делать всё, что можем, чтобы иметь мир со всеми, будем прилагать усилия, чтобы наш брат был упокоен. Если же брат не успокоился, не принял нашего старания по отношению к нему, то это его дело. Однако мы обязаны сохранить свою совесть по отношению к брату, сделать всё возможное для его упокоения, для того, чтобы его сердце не имело ничего против нас. Так, чтобы, когда мы предстанем на молитве пред Богом, совесть не обвиняла нас ни в чем, и не было ничего, что отгоняло бы от нас Духа Святого.

В житии святого Иоанна Милостивого, который был патриархом Александрии, рассказывается, как однажды он отругал одного своего диакона: что-то случилось, и он его побранил. Когда после этого святой Иоанн пошел совершать Литургию, он почувствовал, что Дух Святой не присутствует на Литургии, благодать Святого Духа не сходит для совершения таинства. И он понял: что-то случилось. Как человек Божий он знал, что значит таинство, чтозначит Евхаристия, потому что всегда, когда совершал Евхаристию, видел, как благодать Духа Святого прелагает Честные Дары. А в этот раз он не видел благодати. «Что случилось? – начал он спрашивать самого себя, – Что же случилось?» Спрашивая себя, он вспомнил, что накануне побранил диакона. Он остановил Литургию на середине, пошел в город, отыскал диакона, попросил у него прощения, затем вернулся и совершил Литургию. И вновь, как и прежде, увидел благодать Святого Духа.

Итак, этот момент очень важен, но мы, к сожалению, часто не обращаем на него внимания. И считаем, что достаточно, если говорим: я ни с кем не в ссоре. Мы можем при этом чью-то жизнь превращать в мучение, говорить друг другу множество грубостей, совершать против ближнего множество неблаговидных поступков – а после забываем о том. Я прогневался – и тотчас об этом позабыл. Говорим: «Прошло две минутки, и я всё забыл». Ну хорошо, у тебя всё прошло через две минуты, а твой ближний это два года помнит. Что же нам делать?… Ты выходишь из себя от гнева, переворачиваешь всё верх дном, и потом у тебя всё проходит, однако другой человек душевно травмирован, обижен. Эта его травма, его тяжесть на сердце против тебя означают для тебя препятствие в молитве, и если бы ты был человеком молитвы, то понял бы, что между тобой и Богом стоит стена. И если бы у тебя было побольше рассудительности, ты бы понял, что это препятствие возникло от того, что твой брат имеет нечто против тебя. Твой брат огорчен на тебя.

К сожалению, как бы мы ни поступали, и сами мы, и мир вокруг нас живет со своими трудностями и проблемами. И все мы без исключения имеем людей, которым мы, одним словом, не нравимся. Но нам невозможно быть невидимыми, невозможно скрыться, так чтобы нас видели только те, которые хотят нас видеть. К сожалению, для тех, кто нас не любит, само по себе наше существование – проблема, для них просто видеть нас – уже нежелательно, трудно, тяжело.

Когда мы, христиане, по слову Божию, вызываем у других чувство ненависти, то в этом случае мы бываем виноваты, если не делаем, что можем, для того, чтобы упокоить наших врагов. Не пойдем раздражать нашего врага, не станем беспокоить его, чтобы не оказаться виновными. Не беспокой другого человека, если видишь, что он из-за этого сердится. Не тревожь его, если можно.

Во-вторых, мы виноваты в том случае, если не молимся за тех наших братьев, которые нас не любят. Не молимся за них с болью, с большим напряжением. Потому что наш долг – покрыть своей молитвой всех тех, кто питает к нам неприязнь, и, опять, насколько это в наших силах, сделать всё зависящее от нас для того, чтобы упокоить брата. Конечно, если это возможно. Если же это, к сожалению, невозможно, если мы не в силах его упокоить, тогда будем пребывать в молитве за брата, для которого наше существование представляет проблему. То есть, возможно – а так оно и бывает – будут люди, у которых окажутся проблемы с нами, что бы мы ни делали. Здесь от нас требуется рассмотреть свою совесть, сказать себе: «Почему у моего брата возникли проблемы?», увидеть, в чем наша вина. У нас есть склонность оправдывать себя: «Я ничего ему не сделал». Но ведь это твое субъективное и относительное суждение! Человек Божий в такой ситуации говорит: «Пусть в данном конкретном случае я ничего не сделал, однако я сделал многое другое, в чем повинен. Ведь если бы я действительно был человеком Божиим, то имел бы силу упокоить и моего ближнего, и моего врага, и того, кто, лишь только меня увидит, тотчас чувствует отвращение». И знаете, что он еще говорит? Он говорит: «Мой брат прав, действительно, всё так и есть, он справедливо от меня отвращается, справедливо чувствует ко мне неприязнь, справедливо враждует против меня»… Но я не могу не существовать, Бог дал нам бытие, и мы не можем сами по себе погрузиться в небытие.

Итак, это свидетельство совести относительно нашего брата, этот факт любви есть непременное условие, чтобы мы могли помолиться. Иначе мы молиться не сможем. И это касается всех сторон нашей жизни. Скажем, в браке – как ты можешь помолиться, когда ты не упокоил не брата, не соседа, не гостя, а твой собственный дом, твою вторую половину – твою супругу или твоего супруга, твоих детей? Нам невозможно молиться, если мы создали в своем доме обстановку вражды, злобы, холодности – это невозможно. Да, мы можем произносить слова молитвы, но наш дух не направляется в нее. И наоборот, когда человек смиряет себя и считает себя виновным в той или иной дурной ситуации, обращается с любовью к тому, кто находится с ним рядом, тогда благодать не замедлит прийти к нему. И мы видим в таких случаях, как наша молитва движется со всей силой, какая есть у нас. Всего лишь одно простое движение любви! То есть мы можем сказать, что ключ, который в нашем распоряжении и который вводит нас в поток молитвы, – это любовь. Поэтому для молящегося человека необходимо подвизаться в любви, где бы он ни был, чтобы он мог пребывать в духе молитвы.

Следующее, что приносит очень большой вред молитве и неразрывно связано с любовью, – это осуждение. Ведь когда мы любим, то, конечно же, не осуждаем никого. То, что мы осуждаем брата, означает, что мы его не любим. Когда мы осуждаем, то не можем молиться. От нас требуется большая внимательность в наших движениях, словах и делах, во всяком действии, связанном с нашим братом.

То же самое можно сказать и от противного. Если мы хотим помолиться, то должны научиться хорошо отзываться о всех людях. Великое дело для человека – научиться говорить о других людях только хорошее, всегда иметь хорошее слово обо всех. Иначе говоря, это – избыток сердца человека. Авва Исаак говорит: «Если к тебе кто-то придет, говори с ним по-доброму, хвали его, целуй его руки и ноги, упокоивай его как можно больше, хвали его сверх того, что у него есть, говори о нем только хорошее, отзывайся о нем даже лучше, чем он того заслуживает». И это не лицемерие, не какое-то рабское поведение, но божественное благородство. Посмотрите: мы – наемники, потерявшие свое достоинство, негодные перед Богом люди. И, однако, Бог называет нас Своими детьми, Своими чадцами, Своими друзьями. Он отдает нам всю Свою любовь и делает это с великим благородством. Большое дело – научиться говорить по-доброму с другими людьми. Пусть из наших уст, как избыток нашего сердца, исходит эта любовь. Любовь ко всем.

Между тем, к сожалению, для людей, и даже для нас, тех, кто ходит в церковь, наиболее характерно то, что мы – несчастны. Как будто мы заплатить должны за то, что скажем доброе слово человеку! Как будто у нас что-то вырвут, если мы о ком-то отзовемся по-доброму! Скажешь ты одно доброе слово – и всё, больше уже ничего доброго не говоришь, весь сжимаешься, не можешь выдавить из себя доброе! Смотрите, почему так слабы супружеские связи? Потому, что один не скажет другому доброго слова. А это так просто! Мы беремся за духовную жизнь, мы – христиане, а у себя дома муж не скажет доброго слова жене, жена не скажет хорошего слова мужу – слова, которое бы дало крылья другому человеку, которое изливается из глубины любящего сердца!

Тогда ты не только не можешь совершать молитву, но не можешь иметь и правильных отношений с людьми. В моей памяти целая вереница людей – я видел, с какой лаской они обращались с другими. Они обходились с ближним ласково, вплоть до самых мелочей, очень внимательно, чтобы ничем его не опечалить. Так, помню одного старца из Нового Скита, у которого было несколько виноградных лоз. Там в пустыни среди скал он выращивал кое-какие овощи, там у него росло несколько виноградных лоз. Время от времени в Скит приходили рыбаки – миряне, они обрывали виноград старца и ели его, так что сам старец ел его редко. Один раз он пришел и застал их в тот момент, как они срезали гроздья. На Святой Горе и в пустыне те, кто разводят виноград, сколько есть у них винограда, столько и едят, они не покупают его и не хранят. Старец издали заметил происходящее и, не желая обидеть рыбаков, стал покашливать: «кхе-кхе-кхе» и напевать, чтобы те услышали и до его прихода успели что-то предпринять, чтобы им не чувствовать себя униженно из-за того, что он увидел, как они зашли в его виноградник и срезали гроздья.

Если бы там были мы, то мы начали бы кричать и считали бы великим делом, что поймали воров на месте преступления. В Отечнике мы читаем множество примеров того, как старцы видели приход вора, и, чтобы он мог беспрепятственно украсть, делали вид, будто спят. Хотя они видели, что вор крадет, они притворялись спящими, хотя, конечно, не спали – с такой деликатностью они себя вели, чтобы его не побеспокоить! Они не говорили: да он вор, надо пресечь воровство! Нет, они так не говорили. Они смотрели за собой: как они себя ведут. Крадет тот или не крадет – это его дело, им было важно то, как они себя ведут с этим человеком.

Когда эта тактичность отцов-подвижников будет применена и в семье, когда муж научится разговаривать с женой с такой же деликатностью, то всё придет в порядок. Например, ты понял, что жена вытащила из кармана твоих брюк 10 лир. Нет необходимости ходить на следующий день с надутой физиономией. Всё в порядке. Будь с супругой любезен. Ну просто смешной случай произошел, и всё.

Вы помните из жития Лазаря Четверодневного, что после своего воскресения из мертвых он ни разу не засмеялся, он был опечален зрелищем ада, смертью. Даже, как говорит его житие, он всегда чувствовал во рту горечь, поскольку был огорчен зрелищем смерти. Только один раз он рассмеялся. Когда увидел, как кто-то совершает кражу: один украл кувшин у другого. И святой рассмеялся из-за суетности этого дела и сказал: «Глина ворует глину, глиняный человек крадет глиняный кувшин». То есть когда человек приобретает духовное благородство, тогда он не только не мстит другому за себя, но даже смотрит на происшедшее как на детскую шутку, смотрит на это с великодушием: он не прогоняет другого, но оставляет, словно бы тот ничего и не совершил, словно это была ничего не значащая детская ошибка.

Такое происходит, когда человек приобретает некую возвышенность духа. И когда он это приобретет, он поступает так не потому, что так велят ему поступать правила общества, но потому, что его занимает только одно – его отношения с Богом. Другие вещи его больше не интересуют, и он говорит: понимаешь, я не могу ограничить свою связь с Богом из-за того, что мне надо исправлять других людей, или исправлять неполадки в Церкви или государстве, или, к примеру, пойти и предать человека, потому что должно быть остановлено какое-то зло… Нет, что бы человек ни делал, Бог это видит, об этом знает, пусть Он делает, что хочет, но я не могу разорвать моего общения с Ним ради того, чтобы поступить как-то иначе, хотя бы и по человеческой справедливости. Потому что для неосужденного, со дерзновением предстояния нашего перед Богом в молитве мы жертвуем всем, любым нашим интересом, лишь бы сохранить свои правильные отношения с Богом.

Другое важное условие для молитвы, чтобы она была услышана, состоит в том, чтобы мы предстояли пред Богом со смиренным образом мыслей и сокрушенным сердцем. Это искусство – так человек привлекает к себе Бога. Знаете, есть некоторые люди (я это и сейчас вижу), которые нуждаются в милостыне, и которые столь воспитанны! Такой человек, даже если ты скажешь себе: «Ну нет, я ему ничего не дам!», ведет себя так деликатно, таким всепобеждающим образом, что сердце твое не может ему отказать, ты не можешь не дать денег, и даешь ему даже с каким-то удовольствием! И если он просит 10, ты ему дашь 20, потому что он очень деликатный проситель, и он знает, как разговаривать. Или еще есть люди, которые ведут себя так. К примеру, сделал он что-то не то, и ты думаешь: «Ну все, сейчас пойду с ним разберусь, я ему покажу!». И мы готовимся: что бы ни случилось, мы с ним поругаемся, в любом случае я его отругаю. Готовимся: что мы ему скажем, как мы это скажем, – скажем то, другое… То есть мы решительно идем, чтобы поругаться. Но у этого человека такой характер – он так вежливо нас встречает, что совершенно нас утишает, мы не можем с ним поругаться! Потому что он знает это искусство! Я знаю некоторых таких людей. Вот, к примеру, есть такой человек, он… ну совсем плохо соображает. Всё время куча ошибок. И вот один раз он опять что-то такое сделал – совсем не то, что я ему сказал, и я рассердился. Ну, думаю, сейчас я его отругаю! Я был настроен решительно: никаких ходов назад! Сейчас пойду и устрою ему сцену, скандал: да что это такое! Но он меня совершенно обезоружил, потому что когда я пришел, он так стал со мной говорить, с такой вежливостью, что я забыл всё, что хотел ему сказать. Я не смог его отругать. И это большое дело в очах Божиих.

Нам следует обучиться этому искусству. Когда мы предстанем пред Богом в молитве, будем иметь этот смиренный, сокрушенный образ мыслей, так чтобы душа тотчас устремлялась к соединению с Богом, чтобы открывалось наше сердце. Это искусство молитвы, большое искусство, ключ, открывающий наше сердце для Бога. Будем говорить смиренно. Каждый человек, предстоя пред Богом, должен знать о том, что приводит его сердце в сокрушение и открывает его для Бога. Для каждого человека это что-то свое, не всё у нас одинаково.

Человек, который, видя свое падение, преклоняет колена, помышляет о Боге и поклоняется Ему, такой человек совершает эти поклоны как благодарное движение всего своего существа – и души и тела. Наша Церковь хранит это, она не рассматривает человека как одну душу, но видит в нем единство – тело с душой. Да, мы делаем поклоны, преклоняем колена – кто как может – душа наша болезнует вместе с телом. Одни из нас молятся сидя в кресле, другие – преклоняясь до земли. Нам нужно научиться молиться так смиренно, насколько можем.

Это сокрушенное сердце есть то, что привлекает к нам Бога. Никогда не будем оправдывать себя в молитве. Отцы во время молитвы чувствовали, что не существует человека худшего, чем они. «Я всех и всё превзошел грехом» – говорит один святой. «Всех превзошел грехом, – пишет он. – Нет человека, которого бы я не превзошел грехом». Когда мы встанем перед Богом на молитву и ощутим в себе такое расположение, скажем Ему то же, что и мытарь: «Будь милостив мне грешному». И почувствуем, что именно мы виновны перед Богом. Бог – святой, Бог – всесильный, Он создал всё, Он – Отец наш, богатый наш Отец. Он дал нам Свое богатство, а мы растратили его на грех. И, однако, есть нечто, к чему мы обращаемся. Это не наша добродетель, не наши добрые дела, не то, чем мы занимаемся (когда мы говорим: «я сделал то или другое») – всё это ничто, мерзость перед Богом. Что же подобает Ему? Только одно – «Отче, согреших на небо и пред Тобою». Видите, блудный сын не сказал никакого другого слова, но только: первое – «Отче мой», ты мой отец, а второе – «я согрешил на небо и перед Тобой». Он не говорил: «Я ошибся, что мне делать?», как часто говорим мы. Нет, он говорил с внутренним сокрушением, представлял перед Отцом всю тяжесть своего греха, своей вины. Только с таким расположением и мы можем предстоять пред Богом. И с таким расположением идти к причастию – как человек, готовый на смерть, как осужденный, который идет и знает, что всё потеряно, и существует только одно – его связь с Богом. Только это может нас спасти. Мы стоим перед Богом и призываем Его: смотри, у меня нет ничего, что я мог бы Тебе дать. Ничего не могу Тебе представить: Аще беззакония назриши, кто постоит? (Пс. 129, 3) Если Ты будешь смотреть на мои грехи, то я не устою перед Тобой, потому что не имею абсолютно ничего. У меня есть только одно. Что это одно? Это Ты. Ты – мой Отец, Который дал мне свою Кровь и свое Честное Тело. И это то единственное, что я могу Тебе принести, чтобы Ты приклонился ко мне. Как говорили святые: Господи, ради Твоей святой Крови, Которую Ты излиял на Кресте, ради этой Крови помилуй меня. Я действительно не имею ничего другого.

Братья мои, могу сказать, что человек, который прочувствовал событие Жертвы Христовой, Креста Христова, проник в тайну любви Христа к миру, такой человек понял, что значит: Бог спас нас Честным своим Крестом. Ничто иное нас не спасает. Ни дела наши, ни иное что-либо. Всё это для Бога мерзость. Всё это совершается, поскольку помогает нам, ибо мы имеем в том нужду, а не Бог.

И сейчас, перед тем как закончить, я сделаю одно необходимое замечание.

В молитве требуется также, чтобы человек никогда не принимал помысла перестать молиться. Если помысл говорит тебе: «Зачем ты молишься? И это после того, как ты только что нагрешил? После того как прогневался, наделал столько всего? Ты не сможешь молиться… Не молись!» Такой помысл не будем принимать никогда. Что бы мы ни сделали, какие бы грехи не совершили, какие бы злодеяния не сотворили, мы имеем право на молитву. Никто не может отнять у нас этого права. Мы имеем право призвать Бога – Врача, нашего Отца, чтобы Он нас помиловал. Никто не может отнять у нас права взывать к Богу, чтобы Он спас нашу душу. Отцы говорят, что даже в момент совершения греха, даже в такой момент мы должны молиться. Мы можем сказать: «Боже мой! Посмотри, что я сейчас делаю. Я совершаю грех. В этот момент я творю грех – какой угодно, самый гнусный, самый мерзкий грех. Вот, пожалуйста, в этот момент я грешу. Призри на мя и помилуй мя! Подай милость Твою в то время, как я грешу».

Иначе говоря, мы не должны терять дерзновения к Богу. Мы должны призывать Его, даже если обременены грехом и погружены в него. Должны со смирением призывать Бога, умолять Его по причине нашего греха. Мы молимся Ему потому, что мы – грешники. И когда ум наш уносится туда и сюда и разливается во время молитвы на помыслы, когда мы идем молиться и внутри себя видим нечистые образы и хульные мысли, когда в нас происходит восстание и противодействие, когда мы не верим ничему, когда вместо молитвы богохульствуем, – бывает и такое, – и в такой час мы не должны терять дерзновения. Всё это – ничто! Мы должны продолжать нашу молитву. Пребывать в ней. Бог, в конце концов, победит этот страх! Не будем паниковать, не будем скорбеть, пребудем в молитве. Что бы ни случилось, чувствуем мы что-то или нет, собран наш ум или нет, есть ли в нас тысяча нечистот или нет – пребудем в молитве, не будем уходить от нее. В этом заключена сила того, кто хочет помолиться. Что бы ни случилось – будем терпеливы, терпеливы в молитве к Богу. Тогда Бог посетит нас самым делом и даст нам познать многоценный плод молитвы.

В этот период поста и молитвы будем приводить себя в порядок телесно и душевно и больше подвизаться в божественной добродетели молитвы, которая есть тот провод, что соединяет нас с Богом и благодатью Святого Духа.

Неделя 1-я Великого поста. Торжество Православия

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

В день Торжества Православия мы празднуем церковное событие: заключение эпохи семи Вселенских соборов. На седьмом Вселенском соборе был провозглашен догмат об иконах, который говорит нам, что, став человеком, Бог стал изобразим, что воплощением Своим невидимый, непостижимый Господь приобрел человеческий лик, и что лик Божий может быть запечатлен линиями и красками; не как портрет, а как внутренний, таинственный образ Божий, познанный, пережитый, знаемый в Церкви.

Как это дивно: у Бога – лик, и этот лик мы можем созерцать; и перед иконой, которая выражает церковный опыт, церковное знание о Боге, мы действительно можем преклонить колена с любовью, с благоговением, с нежностью. Бог стал одним из нас, не переставая быть непостижимым, великим Богом, самой Жизнью, самой Святостью, самой Непостижимостью. И вместе с этим по-новому озаряется слово Ветхого Завета о том, что мы созданы по образу Божию; каждый из нас – икона. Как это дивно! Взирая друг на друга, так же, как когда мы взираем на икону, мы можем взором веры, взором любви, взором богопочитания прозреть образ Божий.

Есть в Новом Завете слово о том, что нам надо отдавать кесарю кесарево и Богу – то, что принадлежит Богу. Сказано было это слово, когда Спасителю Христу был представлен динарий с запечатленным лицом, образом римского кесаря, и Он отозвался: отдавайте то, на что легла печать мира, печать власти, печать земли, тем, кому это дорого; а Богу отдавайте то, что запечатлено Его печатью… И каждый из нас – образ Божий, на каждом из нас эта печать, которая делает нас Божиими, и этого мы не можем отдать никому – только Богу.

И сегодняшний праздник икон говорит нам не только о рукописных иконах, не только о том, что Бог изобразим, что Бог стал человеком и у Него человеческий лик и образ; но говорит также, как нам надо относиться к тому, что каждый из нас – святая икона Божия. Как должны мы относиться к себе и друг другу, если только мы это понимаем, если только мы можем об этом вспомнить! Бывают иконы оскверненные, попранные, изуродованные человеческой злобой; и эти иконы нам делаются так дороги, словно это иконы-мученицы; эти иконы нам хочется оберечь, окружить любовью, охранить, потому что они так пострадали от человеческой неправды… Так должны мы смотреть и друг на друга, когда человека изуродовал грех, когда человек ранен, когда так трудно в нем прозреть красоту и славу Божию; тогда-то нам надо глубоко вглядеться в этот святой и оскверненный образ, тогда-то надо приложить весь труд, всю любовь, все благоговение наше, чтобы эта икона, не на древе написанная, а в душе человека, в облике и в образе его, очистилась, исцелилась, вновь освятилась, стала иконой во славу Божию.

И вот, вступим сегодня во вторую седмицу Великого поста, в конце которой святой Григорий Палама будет провозглашать славу человека, будет говорить, что Божия благодать, живущая в человеке, почивающая на нем, касающаяся его, исцеляющая, творящая его новым, что эта благодать – Сам Бог, вселяющийся в нас. Как благоговейно должны мы глядеть друг на друга, как трепетно и благоговейно относиться друг к другу, невзирая на наши немощи, слабости, грехи, ибо мы – образ: оскверненный и, однако, освященный. Аминь.

Митрополит Антоний Сурожский, 7 марта 1982 г.

 Неделя 2-я Великого поста. Святителя Григория Паламы.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Подготовительные седмицы к Великому посту ставят нас перед лицом нашей греховности; Великий же пост, который в песнях церковных называется весной духовной, зовет нас духом подняться, в сердце и в уме расцвести радостью и благоговением перед Христом и Его спасительным делом – ведь мы спасены, потому что мы Им любимы, – и перед великими чудесами и делами Господними. В сегодняшнем апостольском и евангельском чтениях нам открывается Божество, несравненность и величие Спасителя. Кто может прощать грехи на земле, как только Бог? – спрашивают люди. И Спаситель, совершая чудо перед ними, утверждает, что так же, как Он может восстановить человека в плоти его, так же может Он восстановить и его цельность духовную, простив всякий грех, очистив от всякой нечистоты, восстановив в нем во славе и красоте Божий образ.

И еще: каждое воскресенье Великого поста будет говорить нам о том, как Господь изливает на нас Свою Божественную благодать. И мы называем ее Божественной по учению Православной Церкви, провозглашенному Святым Григорием Паламой, чей день мы сегодня празднуем. Он провозгласил, на основании опыта святых, что благодать Всесвятого Духа не есть нечто тварное, как это утверждают западные Церкви, а Самое Божество, изливающее на тварь, пронизывающее тварь до самых глубин, и делающее человека, по слову апостола Петра, причастником Божественной природы (2 Пет. 1, 4). Это учение, основанное на личном опыте святых и на опыте всей Церкви в ее совокупности, является, может быть, самой великой нашей радостью: мы способны не только стать духоносными в каком-то переносном смысле, но подлинно богоноснъши, став, через благодать, которая есть Самое Божество, причастниками Божественной жизни и Божественной природы. Это – слава человеческая, это – призвание наше; и поэтому говорит и святой Ириней Лионский, что слава Божия, сияние Божие, Божие торжество – это человек, выросший в полную меру своего величия. Это наше призвание, это голос Божий, обращенный к нам, зовущий нас стать тем, чем Бог нас задумал, стать тем, чем Он нас восхотел.

Вступим же в Великий пост так, чтобы вырасти в полную меру нашего человеческого достоинства, чтобы в нас воссияла слава Божия и чтобы через нас эта благодать распространилась и на всю вселенную, потому что апостол Павел говорит, что вся тварь стонет в ожидании момента, времени, когда явится слава сынов Божиих, когда человек станет достойным своего звания и всю тварь введет в Царство Божие. Аминь!

Митрополит Антоний Сурожский

Неделя 3-я Великого поста. Крестопоклонная

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Словами Священного Писания мы провозглашаем, что Господь Иисус Христос есть Царь, Пророк и Первосвященник всей твари.

Господь научил нас, что в христианской Церкви и царстве царь – не тот, который силой подчиняет себе других, чтобы привести их в безусловное и рабское послушание, но тот, кто служит другим и отдает жизнь свою за других. И святой Иоанн Златоуст учит, что всякий может править народом, но только царь может положить свою жизнь за народ свой, потому что он так отождествляется со своим народом, что у него нет ни существования, ни жизни, ни цели, кроме как служить своему народу всей своей жизнью, а если нужно – и смертью.

И сегодня, поклоняясь Кресту Господню, мы с новой силой можем понять, с новой глубиной можем уловить, что означает царское достоинство и служение Господа нашего Иисуса Христа: оно означает любовь такую всецелую, такую совершенную, что Христос может позабыть о Себе совсем, неограниченно; позабыть о Себе до такой степени и отождествить Себя с нами так, что Он соглашается, в Своем человечестве, утратить чувство Своего единства с Богом, с источником вечной жизни, – больше того: с вечной жизнью в Себе Самом, и соединиться с нашей мертвостью, с нашей смертностью. Такая любовь делает Господа Иисуса Христа нашим достойным Царем; перед такой царственностью преклоняется всякое колено (Флп. 2, 10)… И потому что Он таков, Он может быть и Первосвященником всей твари. Первосвященники языческого мира, первосвященники в Израиле совершали жертвоприношения, с которыми они отождествляли себя лишь в переносном смысле, символически, ритуально. Господь же Иисус Христос принес в кровавую жертву Самого Себя, хотя в Нем не было ничего, что осуждало бы Его на ту смерть, которую Он взял на Себя. Не говорит ли он в Своей Первосвященнической молитве, в присутствии и общении с учениками: Приближается князь мира, противник, и во Мне он не имеет ничего… Во Христе нет ничего, что принадлежало бы области смерти и греха. И Отцу Своему Он говорит: Я освящаю Себя за них, в священное жертвоприношение за Мой народ… Первосвященник, Сам принимающий заклание, освобождает все остальные твари от ужаса кровавого жертвоприношения, но тем самым и ставит нас перед бескрайностью, бездонной глубиной любви Божественной, которую иначе мы не могли бы себе и помыслить: Жизнь, соглашающаяся быть истощенной, Свет, соглашающийся быть угашенным, Вечность, соглашающаяся умереть смертью падшего мира…

И поэтому Слово Божие может говорить нам как Пророк. Пророк – не тот, кто предвещает будущее; пророк – тот, кто говорит от Бога. Одна из книг Ветхого Завета говорит, что пророк –это тот, с кем Бог делится Своими мыслями. Христос может не только говорить от Бога, но воплощает в действии, воплощает в Своей жизни и в Своей смерти любовь Божию жертвенную, всецелую, совершенную, отдающуюся.

Вот почему почитание Креста – такое диво в опыте Церкви. Мы не будем никогда способны опытно узнать, что значило для Христа умереть на кресте, и даже наша собственная смерть не поможет нам понять, чем была смерть для Него: как Бессмертие может умереть? Но мы можем научиться, смелым и беззаветным усилием приобщаясь все более глубоко, все более совершенно жизни, и учению, и путям Христовым, можем научиться любить такой любовью, которая все больше и больше приближается к этой любви Божественной, и через нее познать то свойство, которым смерть – как забвение себя, всецелое и совершенное – соединяется с победой любви, воскресением и жизнью вечной. Аминь.

Митрополит Антоний Сурожский, 25 марта 1984 г.

Неделя 4-я Великого Поста.

Преподобного Иоанна Лествичника.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Преподобный Иоанн Лествичник, память которого мы сегодня празднуем, говорит в одном из своих писаний: Мы не будем судимы, братия, мы не будем осуждены за то, что не творили чудес или не возглашали пророчеств; но мы осудимся за то, что не оплакивали своих грехов всю нашу жизнь…

Что же такое грех, если он должен родить в нас такое сокрушение сердечное, чтобы эта сердечная боль – не омрачала, но вдохновляла всю нашу жизнь?

Мы часто думаем, что грех – это нарушение нравственного закона, нарушение долга, неправый поступок. Но в грехе есть нечто гораздо более основное, что поистине должно вызывать у нас печаль, и более чем печаль: глубокую, острую боль.

Грех – это неверность, грех – это измена, измена и неверность и нелояльность Богу; потому что грех означает, что когда бы Бог ни обращался к нам, слова Его были маловажны, несущественны для нас, хотя говорил Он к нам из всей Своей Божественной любви, чтобы явить нам, как много мы для Него значим. Как высоко Он ценит нас, если отдал всю Свою жизнь и всю Свою смерть для того, чтобы спасти нас, и чтобы мы поверили в Божественную любовь!

Поэтому, когда мы грешим, это означает, что мы отворачиваемся от Того, Кто полюбил нас на жизнь и на смерть: и, как следствие, – что Его жизнь и Его смерть слишком незначительны для нас, чтобы мы отозвались на них с любовью, отозвались верностью и преданностью. И вот, в результате такого отношения мы беспрерывно нарушаем те законы жизни, которые ведут к жизни вечной, которые сделали бы нас подлинно, совершенно человечными – как Христос был подлинным человеком – в полноте гармонии между Богом и нами.

Но все конкретные грехи, которые мы совершаем постоянно, небрежность друг ко другу, безразличие друг ко другу, то, как легко мы судим и осуждаем, как отворачиваемся от нужды других, как мы небрежны к любви, предложенной и отдающейся нам, или к материальной и духовной нужде вокруг нас – все это от холодности наших сердец.

И не напрасно говорит Христос в сегодняшнем Евангелии: Такой дух изгоняется только молитвой и постом. Пост означает, что нужно отвернуться от всего, что соблазнительно прельщает нас и отвлекает прочь от любви, от лояльности и верности и разрушает нашу цельность. А молитва – это общение с Живым Богом, Который есть Любовь, и в Ком Одном только мы можем найти силы и крепость любить.

Понятно, поэтому, что когда человек, приводивший своего припадочного ребенка к ученикам, обратился ко Христу и сказал: Они не могли исцелить его, – Христос ответил: Приведи его ко Мне!.. Если только нас не приведут ко Христу, все остальные усилия будут тщетны.

И у нас может возникнуть вопрос: неужели мы так далеки от Бога, что должны оплакивать это разобщение в течение всей жизни?.. Но кто из нас посмел бы сказать, что сердце его в каждое мгновение жизни горит любовью и глубоким чувством пребывания с Богом, чувством близости Божией, общения с Ним?

По отношению к Богу мы должны бы быть наподобие влюбленных, когда во всякое мгновение, ночью и днем, наяву и во сне сердце ликует и трепещет любовью, которая переполняет его до краев, которая есть радость и ликование, мир и покой, крепость и дерзновение; такая любовь, когда мы можем глядеть вокруг себя и видеть каждого в новом свете, видеть Божественный образ, сияющий в каждом, кого мы встретим, и ликовать о нем.

Если же мы спросим себя: как далеки мы от Бога? – и даже не сумеем понять, каково это расстояние, потому что у нас так мало опыта близости с Ним, то поставим перед собой вопрос: какое расстояние отделяет меня от людей, меня окружающих? Сколько во мне есть верности, самоотдачи, сколько радости о ближнем? И, напротив, сколько во мне осуждения, безразличия, небрежности, забывчивости?.. И тогда мы сможем сказать: если это качествует во мне, значит, Бог для меня не средоточие всего. Бог для меня не Господь, владычествующий в моем сердце, и уме, и всем моем существе и жизни. И если мы подумаем о том, как мы колеблемся между зовом Божиим и хотениями нашего человечества, как мы прельщаемся злом, мы можем снова сказать: как я далек, как я далека…

И если только мы не найдем этой гармонии с Богом, мы будем оставаться разделенными и сломленными внутри самих себя; пока мы не нашли этой гармонии в Боге, мы будем разделены и друг от друга.

Вот почему святой Иоанн Лествичник зовет нас обратить абсолютное внимание на то, как мы относимся к Богу; потому что от этого зависит все остальное. Бог – как ключ гармонии, благодаря которому можно расшифровать и спеть мелодию; Бог, – говорит другой писатель, – как тонкая нить, связующая вместе цветы, которые иначе распадутся: как цветы, даже добродетели, даже красота, даже правда распадаются на куски, если нет этой дивной любви, ликования и радости, которые даются нам только в общении с Богом, потому что Он есть любовь, Он есть жизнь. Он есть правда, Он – радость, и свет, и ликование.

Обратимся поэтому к тому покаянию, о котором говорит святой Иоанн Лествичник: не к пустому оплакиванию прошлого, не к праздному, бесплодному сожалению о том, что мы не таковы, какими хотели бы быть; но к покаянию, которое есть крик к Богу: Приди, Господи, и приди скоро!.. И если мы будем кричать от всего сердца, от всего ума, от всей нужды нашей, – придет Господь, и в общении с Живым Богом мы обретем себя, и все станет красотой: мы вступили в Царство Божие. Аминь.

Митрополит Антоний Сурожский, 29 марта 1987 г.

Неделя 5-я Великого поста.

Преподобной Марии Египетской.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Мы вспоминаем сегодня святую Марию Египетскую; и от нее мы можем научиться многому, что нам нужно. Она была всем известной грешницей, предметом искушения и соблазна для всех. Как она стала грешницей – мы не знаем: качествовало ли зло в ней самой? была ли она соблазнена, подверглась ли насилию? Как она стала блудницей, мы никогда не узнаем. Но одно мы знаем достоверно: как-то она пришла в храм Матери Божией, Которая – образ совершенной цельности, целомудрия, и вдруг почувствовала, что не может войти в него. Не стоит представлять, будто чудесная сила не давала ей переступить порог; сила эта была, вероятно, – наверное! – в ней самой. Она почувствовала, что эта область слишком свята, чтобы она посмела войти в Ее присутствие, стоять внутри храма.

Но этого было достаточно, чтобы она осознала, что все ее прошлое темно, и что выйти из этого можно только одним путем: сбросить с себя все зло и начать новую жизнь. Она не пошла за советом на исповедь; она ушла из города в пустыню, в знойную пустыню, где ничего не было, только песок, и голод, и отчаянное одиночество.

Она может научить нас чему-то очень важному. Святой Серафим Саровский не раз говорил приходящим к нему, что вся разница между грешником погибающим и грешником, который находит свой путь к спасению, в одном: в решимости. Благодать Божия всегда рядом: но мы не всегда отзываемся, как отозвалась Мария; как она отозвалась на ужас, охвативший ее, когда она осознала себя и, вместе, святость, красоту, цельность и целомудрие Матери Божией, и на все, на все она была готова ради того, чтобы переменить жизнь.

И так год за годом, в посте, в молитве, среди жгучей жары, в отчаянном одиночестве среди пустыни, она сражалась со всем злом, накопившимся в ее душе. Потому что недостаточно осознать его; недостаточно даже отвергнуть его усилием воли: оно здесь, в наших воспоминаниях, в наших вожделениях, в нашей хрупкости, в той порче, которую приносит с собой зло. Ей пришлось бороться всю жизнь, но в конце концов она победила; она действительно подвигом добрым подвизалась, она очистилась от скверны, она смогла войти в область Божию: не в храм, не „куда-то” – в вечность.

Она многому может научить нас. Она может научить тому, что когда-то мы должны осознать: та царственная область, куда мы входим так легко, – Церковь, да и просто сам мир, сотворенный Богом, остался чист от зла, хотя покорился, поработился злу из-за нас. Если бы когда-нибудь мы осознали это и почувствовали, что только нам нет там места, и в ответ покаялись бы, то есть отвернулись бы в ужасе от самих себя, отвратились от себя в непреклонной решимости – и мы могли бы последовать ее примеру.

Этот пример ее образа предлагается нам как завершающий момент постного времени, этой весны, жизни. Неделю назад мы слышали учение, призыв святого Иоанна Лествичника, составившего целую лестницу совершенства, с помощью которой мы можем преодолеть зло и прийти к правде. А сегодня мы видим пример, – пример той, которая из самых глубин зла поднялась на высоты святости и говорит нам словами Великого канона Андрея Критского: Душа, Бог может прокаженное убелить и очистить, не отчайся, хотя ты и прокаженная…

Пусть ее образ будет для нас новым вдохновением, новой надеждой, даже новой радостью, но и вызовом, призывом, потому что напрасно мы воспеваем хвалу святым, если ничему не учимся от них, не стремимся подражать им.

Через неделю мы окажемся на пороге Страстной седмицы, и этот порог открывается в субботу двумя событиями: воскрешением Лазаря и Благовещением Матери Божией. Войдем в эту Страстную седмицу с готовностью встретить Матерь Божию лицом к лицу хотя бы нашей решимостью стать достойными Ее молитв, и затем пойдем день за днем, следуя за событиями Страстной и ставя все время себе вопрос: Где я стоял бы, окажись я их участником? Аминь.

1 апреля 1990 г.

Неделя 6-я Великого поста.

Вербное воскресенье. Вход Господень в Иерусалим

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Мы вступаем сегодня в страстные дни Господни, во время, когда сгустилась тьма и когда поднимается заря нового света, заря вечности, постижимая только тем, кто вместе со Христом вступает в эту тьму. Это – тьма и полумрак, сумерки, где перемешалась правда и неправда, где перемешалось все, что только может быть перемешано: Вход Господень в Иерусалим, такой торжественный, исполненный такой славы, одновременно весь построен на страшном недоразумении. Жители иерусалимские встречают Спасителя Христа с торжеством и ликованием, потому что ожидают, что Он освободит Свой народ от политического гнета; и когда окажется, что Спаситель пришел освободить людей и весь мир от греха, от неправды, от отсутствия любви, от ненависти, тогда от Него отвернутся с горечью, разочарованностью, и те, кто так торжественно Его встречали, обратятся во врагов. И в течение всей недели, все время тьма, сумрак чередуются с проблесками света…

И мы должны вступить в этот сумрак. Мы должны не только со Христом, но вместе со всеми теми, кто тогда Его окружал, войти в эти дни и найти свое подлинное место в этой тьме и в этом сумраке… Шаг за шагом мы можем следить за тем, что совершается со Спасителем Христом; но одновременно мы должны себе ставить вопрос: где мы стоим, где стою я, лично? Что у меня общего с Пречистой Девой Богородицей, Которая видит, как Ее Сын идет на погибель, как сгущается вокруг Него ненависть, как кольцо окружает Его: как страх и трусость, ненависть и ложь постепенно готовят Ему смерть? И как нам не понять, что может переживать Божия Матерь перед лицом предательства Иуды, отречения Петра, бегства учеников, лжесвидетельства на Сына Ее, суда неправедного, осмеяния, избиения – и наконец, крестной смерти Спасителя Христа? Как мы на все это отзываемся? Когда мы услышали об этом в святом Евангелии, когда мы слышали весть об этом в церковной молитве и песне – с чем выходим мы из храма? Большей частью идем забыться, отдохнуть душой, отдохнуть телом, готовясь к следующей службе, или уходя вовсе в мирскую жизнь. А Страстная седмица длится изо дня в день, из часа в час, из мгновения в мгновение, – нет ей перерыва, она, как огненная река, течет, жгучим огнем попаляя все; одно сгорит, и ничего от него не останется, кроме пепла и позорного воспоминания, а другое устоит, как золото и серебро… Где мы будем тогда? Как переживем эти дни? С чем выйдем мы каждый раз из храма, и с чем встретим светлое Христово Воскресение? Оно – провозвестник нашей встречи в конце времен, нашей встречи после нашей смерти, со Христом, Который нас возлюбил до креста и Который нам поставил вопрос: А ты – отозвался ли на все, что тебе было дано знать о Божественной любви, воплощенной, распятой, воскресшей? Поставим себе вопрос о том, на кого из апостолов мы можем быть похожи? На Фому ли, который говорил своим соапостолам: Пойдем с Ним и умрем с Ним, если нужно?.. На Петра, который по страху отрекся от Него трижды? На Иуду, который Его предал? Где мы находимся в этой людской толпе? Кто мы? Поставим себе этот вопрос каждый раз, когда мы выйдем с богослужения, каждый раз, когда мы будем на него приходить: и тогда, может быть, что-нибудь проснется в нашей душе, что-нибудь дрогнет. Может быть, тогда эта Страстная седмица окажется и для нас, как в прошлом для стольких она оказывалась, началом: началом нового понимания, новых переживаний и новой жизни. Аминь.

(2437)

Оставить комментарий